Эта осень мне жмет в плечах.
Я, пожалуй, ее сниму.

Тебе, сидящему напротив, за старым крашенным столом - давай оставим покаянья, и что-нибудь еще нальем.
На тонкой нитке воскресенья висят, как бусины, часы. И в целом мире невезенья есть только дом твой, Я и Ты.
Держу в руках твои запястья, сжимаешь в кулаке листки. За этим следует ненастье и очень мятые стихи.. Но что там будет без финала, и что оставлю на потом - я по руке тебе гадала, что ты не сведуще ведом. И я веду тебя. В гостиной остался только один стул. За рваной серенькой гардиной скучает садик - он угрюм.
А ты присаживайся, милый, ведь мне привычнее стоять. Я обнимаю через силу, и очень силюсь не обнять... Тебе уже давно за тридцать, мы не знакомы пару лет. То было время веселиться, но ты другой мне дал обет. Писались странные названья твоим несобранным стихам, боишься, - кто-нибудь нагрянет, смеясь и наводя бедлам. А в доме, как и раньше - тихо. Паук все бросил и ушел. Портреты в рамах все безлики, покрытый пылью чахнет пол. И даже розы в тонкой вазе нещадно обратились в тлен. Как на бульваре Монпарнасе шагают тени вдоль гардин. И я невольно содрогаюсь от этой затхлости и тьмы.
Ты на одно мгновенье гасишь все мои мысли, чувства, сны - и обернувшись очень больно прижмешься лбом к моей груди. Не будет сцена непристойной, хотя с тобой обнажены.
Когда ты, жалуясь, заплачешь, и слезы душу мне прижгут - я твой несдержанный каратель, что обрекает на уют, на нежность лиц и тонкость станов, на целый ворох честных слов. Всё то, что очень тебя ранит, всё то, к чему ты не готов.
Ты тут же станешь на колени на рваных листьях и в пыли. Мне самый час трубить победу, судьба подарками - "бери".
А я твои ласкаю плечи, мне очень-очень-очень жаль. Тепло уходит, незамечен, крадется в дом другой Февраль.
Пусть он теперь тебя развеет, пушистым снегом развлечет. Но принадлежность не изменит, тебе Меня не принесет.
Тебе, сидящему напротив, - два поцелуя, уходя.
Один ты вдруг поймал на взлете, другой насквозь пробил тебя.