Декабрь дрожит, как разбойник в кольце занесенных мечей.
Хрустит первый лед под ногами в том месте, где вился ручей. Где рваное знамя цепляется в шест из оставшихся сил. И некому снять с лошадей ни подпруг, ни удил.
Штандарты похожи на пятна сырой земли, чернея в снегу, догорая едва видны. Стираются свастики. Темень на их гербах. И тонкая женская шаль обратиться в прах.
У нас побежденных часто сдают в приют, где, сидя в углах не едят и уже не пьют. Где стены без окон, где грязь, потолки текут… А люди застыли, молчат и чего-то ждут.
Им хочется видеть, как входит в дверной проем погибший товарищ, отец, командир и брат. Но долог их путь и сотня дверных замков уже никогда никого не вернет назад.
У нас победители редко до ста живут. Немного за двадцать шеренгой идут домой. Спешат похоронки, которых уже не ждут, что сын ваш погиб, но радуйтесь, он герой.
Мы этих героев пишем с чужих икон, в которые верили предки, наш темный люд. А сами не верим, не крестимся, не поем. За это бесплатно нас, может быть, погребут. За это нам выдадут, может быть сух-паек, и все прод раскладки и вверенный коммунизм… нас будут хвалить за то, что вот так живем. И сколько еще нас будут похоже жить?
Декабрь дрожит, Бог год засчитал за два. И медленно-медленно он подошел к концу.
А рваное знамя ветер сорвал с шеста, и бросил на площадь, где раньше стоял приют.