Глава 4 Под трезвон бубенцов

Шагаешь вперед, словно на марше. Пыль поднимается от дырявых дорожных сапог. В таком быстром темпе идешь, что хриплые вздохи начинают вырываться из груди. Неминуемо должен выбиться из сил, да? А двигаешься уже просто по инерции. Словно кто-то манит там, в конце дороги. Кто-то зовет, и ты не можешь ослушаться!
Это и есть Жизнь.

Сегодня промозглый осенний день. Простудилась где-то и начала кашлять. Ворчать и кутаться в плед, словно древний старик. Греюсь у камина.
Полыхает огонь, рыжие прядки свивают над поленьями забавные узоры. Так некстати вспомнила сейчас Констанс.
Я беру уголь и срисовываю с плеча колпак на стену. Теперь она тоже клейменая. Ей тоже ничего больше не остается, как смешить народ. Чувствую себя палачом, но мне не жаль. Кто-то ведь должен…
Подписываю чуть ниже: «Жизнь – это звон бубенцов, когда скачешь по дороге без конца».
Кряхтя поднимаюсь, иду прочь, позвякивая на каждом шагу.
Хороша жизнь! Несмотря на болезнь. И всё-таки чего-то недостает.
Любви, наверное… Хотя, откуда мне знать, я ведь ее никогда не испытывала.

Зачем шутам кого-то любить? Шут никого не приручает и сам не даёт себя приручить. Приучая человека зависеть от себя, ты сам становишься зависимым, и тогда всё идет по намеченной колее.
Эта манера не выпускать тебя из поля зрения, бродить за тобой из зала в зал всегда срывая и роняя к твоим ногам цветы. А между лопаток у тебя поселиться пульсирующий комок влюбленного взгляда. Ты, словно одержимый всеми бесами бездны, станешь задавать кучу непотребных вопросов, обязательно интересуясь положением дел, качеством сна, интересами организма, здоровьем… Забывая спросить, чем же так согрешил, что стал предметом его обожания?!
И к концу в идеальный звон твоих бубенцов вольется топот чужих, неуверенных шагов. Ты начнешь сбиваться с ритма, оставляя позади приятный быстрый темп сердцебиения. Ты неминуемо выбиваешься из сил, забывая, что там, в конце дороги тебя кто-то манит и ждет.

Йен, да… Как во всех бесконечных историях он мне назло приглянулся. Есть в нем что-то такое, что выводит меня из себя. Я часто готова размазать его дурную голову по стене, лишь бы он перестал меня подначивать.
Как, это верно! Я думаю о нем сейчас именно потому что он меня очень раздражает.
Он теперь спит вместе с рабынями Фридриха. У них большой зал с тремя ширмами-перегородками. Я даже немного завидую.
Вчера я убедилась, что Йен и эти девушки одного народа. Интересно, каково им быть трофеями принца? И как Фридрих может доверять людям такого склада.
Не пойму!
Но шут из Йена просто от Бога, как ни прискорбно мне это признавать. Хорошо, что никто от меня этого не услышит! Ха-ха!
Мы не очень ладим (мы совсем не ладим), но он всегда уступает мне место у королевского трона в день важного приема. А я… Я заметила, как в унисон звенят наши бубенцы при ходьбе.
В унисон… Может это и есть любовь? Какая-то странная выходит, но что-то в ней такое есть. Особенное. Ни с чем не сравнимое. Хоть и совсем мне не нужное. Но, легче дышать, когда ... в унисон звенят бубенцы!


Глава 5 Когда рвется шутовской колпак

Проснувшись оттого, что грудь разрывало кашлем, я опять и опять вернулась мыслями к травам, что дал мне лекарь. Не так-то они и хороши!
Голова трещит и сон никак нейдет. Что за напасть?

В замке разлили чернильную тьму, настолько кромешную, что кажется её можно пригоршнями черпать. Каждая картина в рамке из золота теперь мрачно коситься на меня из ниши. Они молча ждут, что я оступлюсь, и тогда наваляться все вместе и погребут под пергаментностью своих лиц.
Раскачиваюсь, но иду. Иду на улицу, мне не чем дышать. Кровь бьется в висках. У меня точно жар. Я могу не дойти.
Проплывает коридор, серпантином вьется лестница куда-то вверх, прохожу мимо, потом холл и большой парадный вход. Он же выход.
А на улице уже холода. Щеки ранит колючками злой ветер. Ныряю глубже в свой колпак. Хорошо, что я одета. Иначе нашли бы утром мою синюю ледяную статую.
С места, где я стою, сносно видно свет в окнах принца Фридриха. Он тоже не спит. Но, что его заставило? Словно в ответ на мой немой вопрос, раздается тихий звон стекла, открываются окна. Я машинально отступаю назад к двери, хоронясь в ночи и тени. Но и спустя десяток минут ожидания ничего не происходит.
- Дзинь…
Вдруг тихо-тихо шепчет кто-то на ухо, и я подскакиваю в воздух, аки тугая пружина, которой дали распрямиться. Кричу, пока мне не закрывают ладонью рот.
- Дура, весь замок перебудишь!
Зло ворчит Йен, сверкая на меня глазами в темноте. Снова душит кашель, я сейчас задохнусь с его рукой на губах.
- Эй, ты что! Ты что, ээй!! Не падай, Дзинь…
Становиться еще темнее и совсем тихо.

- Ну, прям как малая девчонка! А ее только позвал, она от испуга в обморок и упала.
Услышала я, едва приходя в себя, но глаза открывать не спешила. Йену ответил женский голос на непонятном языке. Ах, значит вот как! Всё-таки рабыни понимают нашу речь, почему тогда не говорят?
Они что-то тихо обсуждали, в голове звенело, и я не очень вслушивалась.
- Дзинь, моя подруга говорит, что ты уже не спишь…
Мягко, но с издевкой объявил шут.
- Не сплю, но пока вы не погасите свет, я глаза открывать отказываюсь.
Вышло сипло и очень враждебно. Ну и пусть! Я к ним в гости ведь не напрашивалась.
- Эка цяця!
Ворчливо бросил Йен, но свет погасили.
Девушка что-то снова сказала шуту. Я видела, как она в темноте указала на меня.
- Да уж, я понял, что она больна. Что в обморок не от страха упала. Знал бы раньше, не стал ее сюда тащить. Умереть на улице для такой скандалистки – самое ОНО!
Сделав ударение на последнем слове, Йен залился задорным смехом, что заставило меня болезненно поёжиться.
Я только сейчас поняла, что лежу на маленькой кровати. У изголовья на полу сидит вражеский дурак, на подушках и шкурах в центре комнаты разместились рабыни. Из открытой двери врывается тугой пучок света, но девушки сидят в тени. Их лиц почти не видно. Ширмы отставлены к стенам, (за ними запросто мог бы кто-то прятаться) комната большая. Мне отчего-то стало непосебе.
- Вот твой колпак. Пока нес тебя сюда, он немного порвался…
Виновато слукавил шут. А я ненароком выдала вслух:
- Какой плохой зна-ак.
- Колпак, не голова!
Парировал он и подмигнул мне.
Губы предательски дрогнули.
В этот момент одна из девушек потянулась к нам, подавая маленький хрустальный графин. Кажеться шут моего малодушия не заметил.
- Это лекарство.
Пояснил мне Йен, и добавил, что я должна выпить всё.
- Но я уже принимала травы!
- Ха, ты просто невозможна! У тебя нет сил встать с кровати, но полно сил что бы спорить. Пей давай, а то отнесу назад ко входу. Будешь караулить под окнами Фридриха.
- Никого я не караулила! Вышла на воздух..
Показала я язык, но всё-таки выпила лекарство до дна.
- А теперь спи.
- Еще чего! Я к себе пойду!
Ляпнула не подумав. Как же я пойду, когда ноги не держат?!
- Спи здесь.
Обратилась ко мне девушка. Сказала тихо, как отрезала и совсем без акцента. Тут-то я поняла, что не могу сопротивляться дальше. Отвернулась к стене лицом, сжимая в руке рваный колпак.

Кровать пахнет так же как Йен. Это его кровать. Одеяло лоскутное, желтое с белым. У меня нет такого. Я неимоверно легко проваливаюсь в лечебный сон, отстраняясь от всего мира. Я не хочу спать здесь, на виду у незнакомок. Но об этом уже поздно.

- Я тебе не доверяю.
Опять меня будит его голос. Второй раз уже. И я нисколечко не рада.
- Дзинь, я к тебе обращаюсь. Я тебе не доверяю, но, на вот… Прочти. Читать-то ты умеешь?
Протираю заспанные глаза. Откашливаюсь, без всякой помощи сажусь в кровати. Комната не изменилась. Но, кроме нас двоих здесь больше нет никого.
Беру из рук шута несколько пергаментных листов, все исписаны. Да, я умею читать. Я училась.
Первая строчка. Почерк ровный: «Захватить королевский трон»
- Это что, показание к применению? Это же смешно! Если ты мне не доверяешь.. Зачем это подсунул?
Спрашиваю, когда проходит некоторое замешательство.
Йен театрально молчит. Но, видимо, ему это быстро надоедает.
- Скажи, ты своё имя помнишь?
Начинает как бы с далека, смешным тоном прожженного авантюриста и интригана.
- Нет. Нас у мамы было семеро. Я и мамино имя не помню.
Хочется его смутить.
- Я знаю, чего тебе стоит жизнь. Знаю, как попала во дворец и почему король так тобой дорожит, - тон Йена меняется, голос становиться вкрадчивым и спокойным, он почти шепчет, касаясь пальцами протянутой руки моего клейма под одеждой. Я морщусь, как от зубной боли, но молчу и смотрю ему прямо в глаза. – Знаю почему тебе оставили твою молодость и красоту и как ты проводишь ночи приёмов знатных особ. Знаю и то, как король подкладывает тебя в кровати этих мерзких дворянишек, как ты собираешь для него самые сокровенные лоскутки информации. Сшиваешь броню королю Скомороху. Он же смешнее нас, шутов!
Сколько их было? Сколько их у тебя уже было? Смотри, я касаюсь тебя, а ты морщишься. Их прикосновения приятнее? Сомневаюсь. Но я НЕ брезгую тобой…, - он отпустил моё плече, поцеловал свои пальцы и продолжил, не давая мне опомниться: - я хочу узнать то, что знаешь ты. Я хочу что бы мы вместе за тебя отомстили. Дзинь?
Меня бьёт мелкая, противная дрожь. Лёгкие болят так, словно в них налили свинца. Изо всех сил стараюсь не заплакать. Мерзко. Как мерзко бывает, когда тебя знают. И сейчас, он смотрит на меня, и мне некуда деться. Словно привязана к позорному столбу.
Слёзы сами прокладывают путь по щекам. Заставляют меня ненавидеть себя всей душей.
- Дзинь, иди ко мне…
Привлекает, снимая с головы свой колпак. Я только и успеваю увидеть цвет его волос. Они черные как смоль.
Но так сразу расхотелось плакать. И я просто сижу, одну руку положив на спину Йену, другую на свой рваный колпак. Вот как бывает, когда у шута портится любимая вещь.