Вчера, или уже сегодня, я уснул в пять часов утра с мыслью о том, что заснуть не получится вовсе. На дворе лето - утро приходит тогда же, когда старые коллеги пробираются на лестничную клетку в пиджаках, но тапочках, с неизменной расческой в кармане (хотя, чего душей кривить, им давно уже нечего расчесывать).
Захар позвонил в мою дверь в шесть утра, считай, когда я час мирно спал. Он высокий и костлявый, пропитой. Мне не хочется о нем рассказывать, достаточно напомнить, что мой сосед почти бомж. А с виду, так полноправный.
- Кто там?
Спросил я, не снимая цепочки с двери.
- ... (молчит)
Кто-то вздохнул, потянулся и стащил с вешалки халат. Это был я.
Открываю и говорю:
- Захар, ну чего Вам?
- Умерла...
Сперва я ничего не понял. Ну, вовсе ничего. Потом в мою чумную голову пришли моменты из старого и всеми любимого фильма "Любовь и голуби", где дед напрашивался на выпивку...
- Налить что ли?
Поинтересовался таким тоном, что бы Захару было стыдно согласиться.
- Умерла...
Сказал он снова и сел на коврик под моей дверью. Впору было начать думать, но где уж мне?
- Захар, я всю ночь не спал. Так налить или нет?
Он окинул меня взглядом снизу вверх и обратно так, что я почувствовал как на лбу выступает испарина вместе с отчетливой надписью "козел". И только тогда вполне проснулся.
Захотелось присесть рядом, и все узнать. Только Захар комично стал на четвереньки и пополз к своей квартире.
Я захлопнул дверь слишком сильно и сам испугался произведенного шума. Мой сосед обитал не один, а с некой особой в летах, предположительно женского полу. Сердце предательски застучало.
В глазок я видел, что Захар сел, прижимаясь спиной к двери. что рядом с ним лежали куски рваных газет. Подождав еще, все-таки набрал номер милиции.
Было восемь часов утра, когда во дворе понемногу рассосалась публика, соседи уходили на работу. Я стоял на балконе и курил, выпуская дым изо рта беспорядочными рывками. Почесывать затылок не было сил уже, скоро протру там дыру.
Я не знал, что Захар, будь он неладен, интересуется эстрадой. Что смерть Зыкиной его огорчит настолько сильно, и что милиция не поймет моих наивных объяснений. Было немного стыдно и смешно, но только чуть чуть.
Теперь каждое утро он звонит мне в дверь и сообщает свежие новости двухнедельной давности из обрывков газет, в которые с вечера заворачивал бутылки с горючим. И когда я не открываю дверь, он часами сидит на коврике угнетенный и подавленный.
Я смотрю на него сквозь глазок и не знаю, чего во мне больше - злобы или юмора.
Но в тот день, когда Захара не было под дверью, я испытал доселе неизвестные переживания.
Соседа хоронили домом, потому что больше было некому. Женщина его (все-таки она оказалась женщиной), ждала, что с поминального стола заберет бутылки. Никто не ел и не плакал. Брезгливым и несерьезным было лицо публики. Я стоял в сторонке со свежим выпуском газет и читал колонки вслух. Мне хотелось верить, что он слышит.