Рассветные краски легли мазком на краешек нашей с тобой кровати.
Котенок обнялся с моим чулком, играл и заснул за игрой бедняга. На шерстке дрожит очень робкий луч, в окошко стучится шальная мошка. А старая-старая мама кошка, как статуя бога в углу стоит. Такие бывали в Египте, знаю, любили их сонмы земных царей. Наверное, им ближе на милю к раю, чем многим случайнейшим из людей.
Дорожный рюкзак припадает пылью, скучает один полосатый зонт. Бутылку вчера мы едва надпили и только чуть-чуть надломили торт. Ты помнишь, сказал, «отправляйся в ванну», и как-то бесстрастно во след кивнул. Теперь я все думаю неустанно, чего не осталась, чего уснул? Я вышла босая, едва одета, а ты словно маленький спишь в тиши. Сквозняк разбросал на полу газеты, хочешь не хочешь, а не спеши. И очень спокойно беря за палец тебя, я уже не смогу будить. Целую мизинчик, мой сонный мальчик. Такое смятенье – не говорить.
Всю ночь просидеть на краю кровать, играя с котенком своим чулком.
Пока он, малютка, не начал плакать и кошка, спеша, не ворвалась в дом. Ты томно зевнул, начиная злится, заметив что я в эту ночь не сплю.
Рассветные блики окрасят лица, мне кажется я не того хочу. Мне хочется вырвать из стенок окна, и вольные ветры и пыль дорог… Пусть долго за нами туман клубится, пусть долго горит под листвой песок. Пусть губы твои остывая скажут, что осень теперь навсегда прошла. Меня до восхода не мучит жажда, меня изувечит моя судьба – оставить на месте все окна-рамы, и долго-долго в тебя смотреть.
Ты встанешь с кровати, закроешь ставни. И солнце на миг перестанет греть.

Ты каждый мой пальчик сейчас целуешь, мизинчик, наверно, уже пять раз.
И кто мне подскажет судьбу другую, кто лучше напишет сонет о нас?
Дорога останется путь-дорогой. Песок и листва все равно сгорят.
Ты очень легко поцелуешь бога и бог не забудет за нас мурчать.